Присоединились к большинству… Устные рассказы Леонида Хаита, занесённые на бумагу - Леонид Хаит

У актёров харьковского театра не было никакого специального образования, но был многолетний опыт работы и любовь ко мне, настойчивое желание обучить меня своему искусству.

Эстетический театр того времени (речь идёт о театре кукол) тяготел к натурализму, умению на сцене превратить куклу как бы в живого человека или животное. И в этом, может быть, и бессмысленном деле, они достигли исключительной виртуозности.

– Ну прямо как живые, – говорил всегда зритель, посмотрев тот или иной спектакль.

Мне страстно хотелось достичь их уровня, и я очень много репетировал, бесконечно повторял движения, учась походке, движению рук, ног, туловища, поворотам головы перчаточных, тростевых кукол.

К сожалению, искусство драматического актёра было в театре кукол практически ничтожно. Это, прежде всего, объяснялось репертуаром театра. Все эти бесчисленные сказки из жизни медведей, зайцев, волков, собак и кошек не развивали актёрские качества. В тот период я говорил, что трёхтомник Брема не только описание животных, но и перечень моих актёрских работ. Актёры прекрасно лаяли, мяукали, мычали и рычали, но человеческие характеры, даже в их речевой характеристике, были достаточно бледными. А вот двигались они за ширмой как живые. И когда в театр кукол пришёл «человеческий» репертуар, актёрам пришлось нелегко.

Я довольно быстро, к счастью, освоил премудрости кукловождения, хоть иногда и думал, что от усталости у меня отвалятся руки. Именно руки, так как учился вести куклу и на правой и на левой руке.

Тут вспомнился один случай.

Первая моя большая «человеческая» роль была Бригелло в «Короле-олене» Гоцци. Поручив мне эту роль, директор и главный режиссёр театра Афанасьев распорядился, чтобы куклу вёл лучший кукловод театра Янчуков, а озвучивал её я. И некоторое время я бегал за Янчуковым, произнося текст. Я остро переживал свою неполноценность и после репетиций надолго оставался в театре, исполняя перед зеркалом свою роль. Кроме того, сам Янчуков много занимался со мной кукловождением, чтобы я освоил кукловождение, а не куклоношение, как говорили в театре. Постепенно, в процессе репетиций, я стал не только произносить текст, но и сам взял в руки куклу.

Однажды Афанасьев, сидя в зале за режиссёрским столиком и не видя нас, актёров, скрытых от него за ширмой, сказал:

– Вот, Леонид Абрамович, учитесь, как надо водить куклу.

Естественно, он был убеждён, что Бригелло находится в руках у Янчукова.

Обрадованные за меня актёры тут же опустили ширму, и Афанасьев увидел, что его комплимент относится уже не к Петру Тимофеевичу, а ко мне.

Кстати, сам Афанасьев куклу водил очень плохо и актёрскими способностями вовсе не обладал.

Афанасьев заслуживает отдельного рассказа.

Харьковский театр кукол был организован в июле 1939 года десятью энтузиастами. Скоро началась война, и театр эвакуировался в город Таласс, в Киргизию. После войны театр вернулся в Харьков, влача жалкое существование. Отсутствовало помещение, не было административного руководителя. Театр был на грани закрытия.

Несколько актёров вспомнили о Викторе Афанасьеве, человеке, не имевшем никакого образования, но по довоенной памяти обладавшим недюжинными административными способностями. До войны он участвовал в организации кукольного театра при Дворце пионеров, а войну провёл где-то на востоке на административной работе.

До войны с ним были знакомы некоторые актёры театра. В тот момент Афанасьев был воспитателем в ремесленном училище.

Он был коммунистом, и обком партии поддержал инициативу актёров и назначил его директором театра. Афанасьев поставил условие: он будет не только директором, но и художественным руководителем театра. Отсутствие образования, опыта не смутило областную партийную организацию, и все условия теперь уже бывшего воспитателя будущих слесарей и сантехников были приняты. Было это в 1952 году.

Я начал работать в театре с 19 декабря 1956 года. К этому времени театр уже имел своё помещение. Актёрский состав был увеличен в три раза. Работали цеха, была педагогическая часть, и, главное, первый спектакль для взрослого зрителя «Чёртова мельница» пользовался большим успехом у харьковчан. Был ещё «Запорожец за Дунаем», но он мало чем отличался от спектакля в Оперном театре, разве что там пели получше. Степень натуральности достигла такого размера, что казалось, оперный спектакль показывают по телевизору.

Афанасьев был, безусловно, отличный администратор, «танк» с партийным билетом. Свой на всех этажах советской и партийной власти.

А уж скрутить в бараний рог артистов в театре, других сотрудников ему ничего не стоило. Несчастные, ущербные, полунищие, бесправные, лишённые возможности перейти на работу в другой театр, они были превращены в абсолютных рабов, доносящих обо всём на свете своему повелителю.

Афанасьев обладал безупречным чутьём на талантливых еврейских мальчиков, на которых держалась художественная жизнь театра. Обращался он с ними беззастенчиво. На репетициях почти не появлялся. Приходил на генералку и, убедившись в художественной состоятельности спектакля, подписывал афишу своим именем, даже не упомянув в ней истинного создателя. Так ставили в театре спектакли Володя Тихвинский, Витя Шрайман, Валера Вольховский, Женя Гимельфарб.

Когда чаша их терпения переполнялась, они покидали театр. Афанасьев находил новых – так он и прожил всю свою жизнь в театре.

Во многом он старался подражать Образцову. Завёл канареек. Организовал музей. Экспонаты были ничтожны, но музей был. Установил в кабинете агрегат для черного кофе – результат зарубежных поездок.

За эти годы стал народным артистом, вице-президентом советского УНИМА, профессором института искусств, заведующим кафедрой… При этом не окончив среднюю школу. Вот уж поистине был продуктом советской эпохи.

Мой конфликт с ним возник после постановки «Двенадцати стульев» и открытия выставки «Ильф и Петров»

В афишу спектакля Афанасьев в качестве режиссёра-постановщика меня не включил, обозначив своим ассистентом. Потом моё имя вообще исчезло с афиши. С этим смириться я не мог и в 1960 году покинул театр.

Через год (я был в это время главным режиссёром Ташкентского театра кукол) я получил от Афанасьева письмо на многих страницах. В первой половине письма Афанасьев сообщал, что его посылают на три года в Египет, в Александрию, для организации египетского театра кукол. Что он готов принять это, с его точки зрения, более чем заманчивое предложение. Но единственным человеком, кому бы он мог доверить на три года руководить театром, являюсь я и только я. Поэтому он настоятельно просит меня вернуться в Харьков и заменить его на три года.

Однако кроме моего согласия есть ещё ряд препятствий, не преодолев которые, поехать он не сможет. Этому была посвящена вторая часть письма.

По существующим тогда правилам, уехать на три года за границу можно было только вместе с супругой. А его жена, актриса Русского драматического театра Ляля Столярова, ехать с ним отказывается, если он не выполнит ряд её условий. Условия эти заключались в том, что Афанасьев должен приобрести для неё значительное количество нарядов и драгоценностей по составленному ею списку (список этот я впоследствии читал). Кроме того, Афанасьев должен уволить из театра одну актрису – фамилию её я не помню, помню, что звали её Эмма, – которая являлась любовницей Афанасьева. Если он не выполнит эти и ещё другие условия, перечислять которые мне лень, Столярова согласна отозвать из обкома партии своё заявление о моральном разложении своего мужа и поехать с ним на три года в Египет.

Поэтому Афанасьев просит меня не только вернуться в театр, но и повлиять на тёзку мадам Бовари, чтобы она добровольно уехала из города и театра.

Должен заметить, что в жизни Виктора Андреевича Афанасьева женщины играли ничтожную роль. История же с Эммой имела следующую подоплёку. Жену Афанасьева, в отличие от мужа, сексуальные радости интересовали больше всего на свете. Её ненасытность не знала границ. Буквально не было ни одного мужчины, с кем бы Ляля не заводила роман. В первую очередь в список её любовников попадали все актёры всех харьковских театров. Естественно, всё это Афанасьев прекрасно знал и, безусловно, страдал, мучился, особенно тем, что рассказы о Лялиных приключениях ходили по театру. А тут, кажется из Симферополя, в театр приехала новая актриса, своими устремлениями мало чем отличавшаяся от Ляли Столяровой. И Афанасьев демонстративно начал проводить с ней время, показывая всем в театре, что он тоже не лыком шит.

Однажды, где-то в пять часов утра, родители Ляли нагрянули на дачный участок Афанасьева и обнаружили, что молодой любовник, их зять, копошится в огороде, а в домике преспокойно спит коварная Эмма.